 |
НАЧАЛО НОВОСТИ СОДЕРЖАНИЕ САЙТА ENGLISH Заказы на электронные книги, а также вопросы по моделированию, конструированию и технологии пошива одежды направлять по адресу |
женская |
NEW Том 7. Перевод нагрудных и талиевых вытачек |
Том 5. Базовые лекала изделий с втачным рукавом |
Том 6. Моделирование воротников, оформление горловин и застёжек |
Том 8. Моделирование втачных рукавов |
женская |
Том 1. Базовые лекала юбок. Юбки прямые, зауженные и расширенные | Том 2. Юбки со складками и конические юбки | Том 3. Юбки клиньевые, с воланами, с лепестками, с драпировками | Том 4. Брюки |
мужская |
Том 1. Рубашки и трусы | Том 2. Брюки | Том 3. Джинсовый костюм | |
детская |
Том 1. Бельё АКЦИЯ - бесплатно | Том 2. Лёгкая одежда |
Фотографии выпускников школы разных лет можно посмотреть на мой страничке «В Контакте»
АЛЬМАНАХ
Татьяна Забозлаева, кандидат искусствоведения
ВЕЛИКАЯ ТАЙНА ОДЕВАТЬСЯ К ЛИЦУ
(обзор Отдела Моды в журнале «Современник» 1847—1857 годы)
статья опубликована в журнале СТИЛЬ 4/1990
Когда речь заходит о журнале «Современник, в сознании мгновенно возникает совершенно определенный образ: середина XIX века, так называемый разночинный период нашей истории, полемические статьи Н. Чернышевского и Н. Добролюбова, журнал, издаваемый Некрасовым — сердце революционно-демократического движения России... Да, все действительно так. И все же не так. Ибо жизнь никогда не бывает однозначной. И каждое общественное явление, будучи частичкой общей жизни — тоже.
Вот и с «Современником», который, кстати, с его основания, с 1847 года, Некрасов издавал вместе с И. Панаевым, вплоть до начала 1860-х, до смерти Панаева — также все не однозначно.
...Они даже чисто внешне выглядели и воспринимались диаметральной противоположностью друг другу. Некрасов — худой, нервный, а в поэзии — певец печали, горький поэт. И Панаев — этакий неунывающий франт, задира, пародист, гроза всех глубокомысленных поэтов (похлеще нашего А. Иванова), ибо он обладал свойством подмечать смешное повсюду. Панаев был добрым приятелем Белинского, хорошо знал Гоголя, актера Шепкина... да мало ли кого знал Панаев, завсегдатай светских раутов и знаток светских сплетен, легкий человек, стремительный и ловкий репортер, литератор многообразованный и острый на язык.
Среди прочих обязанностей в неблагонадежном для правительства Николая I «Современнике» Панаев взял на себя забавный труд вести отдел моды.
Более десяти лет существовал в журнале этот отдел с неизменной парижской картинкой в качестве приложения, которая, безусловно, являлась своеобразным манком для определенной части читателей издания.
Вместе с И. Панаевым для отдела моды писала и А. Панаева, личность в своем роде неординарная среди литературных кружков той поры.
Дочь знаменитого трагика Брянского, одаренная многими талантами Авдотья была красавицей хоть куда, а по характеру ума — сущий «перец». Нежный друг Белинского, принципиальный неприятель Тургенева, Панаева восхищала Александра Дюма-отца и Герцена, Добролюбова — да много кого восхищала. Юной девушкой она вышла замуж за Панаева. Через несколько лет стала гражданской женой Некрасова и прожила с ним многие годы. Вместе с Некрасовым написала знаменитые романы «Три страны света» и «Мертвое озеро». А с Панаевым, с Панаевым часто делала отдел моды. Впрочем, в «Моде» все-таки тон задавал сам Панаев. Его стремительное ироническое перо придавало модным отчетам совершенно особую интонацию. И это были не просто отчеты, а своеобразные уроки хорошего тона, школа вкуса, воспитания у читателей чувства стиля.
«Женщина должна обдумывать свой наряд, как поэт вдумывается в свое создание; она должна соображать эти моды с своим лицом, с его характером выражения, с своими манерами. Ничто не может быть опаснее для женского туалета, как буквальное следование модам. Мода не должна для нее быть чем-то обязательным, непреложным, роковым,— это скорее намек, в какую сторону можно разнообразить свой туалет; женщина должна соображать этот намек с своим лицом, формами тела, наконец, с образом жизни. Иначе мода вела бы к такому скучному однообразию нарядов, в котором уничтожилась бы всякая поэтическая фантазия женского каприза».
(«Современник, 1849, № 1)
Хотя своих читателей и почитателей Панаев искал не только в женском кругу: «Многие умники и ученые (из семинаристов) утверждают, будто мужчине неприлично заботиться о своем туалете, будто о таких пустяках может думать только одна женщина, ибо у нее умственные способности слабее, чем у мужчины. «Достоль любезному и прекрасному полу», обыкновенно говорят они, «как-то уж сродно заниматься тряпками». Женщины относятся к категории духовно малолетних; им простительно тешиться игрушками. Отсюда и вытекает их страсть к нарядам. Мужчина же (по их мнению) должен жить на свете для того только, чтобы диспутовать о предметах ученых и заниматься только одним высоким и прекрасным, а одеваться единственно для прикрытия наготы своей: опутал вокруг шеи какой-нибудь платок да надел сюртук до пят — так и дело кончено! Мы не один раз видели на вечерах у ***, где собирались многие светские и литературные петербургские знаменитости обоего пола, одного из русских ученых в долгополом гороховом сюртуке, с талией чуть ли не на затылке. Вы, может быть, полагаете, что у этого ученого не было фрака? Совсем нет: утром к начальству, он, говорят, обыкновенно является во фраке. ...Отчего ж. если него был фрак, он, наперекор всем обычаям, приходит на вечер в сюртуке? А потому, что есть еще на Руси ученые, которые пренебрегают светскими обычаями и на всякого человека... прилично одетого, посматривают не иначе, как на врага, считая его пустым человеком. Они никак не признают, что:
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей.»
(«Современник, 1847, № 3).
Или вот еще такое, равно пригодное и для мужчин, и для женщин: «Люди светские никогда не одеваются по картинкам, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Петербурге, — нигде. Они одеваются к лицу.»
(«Современник», 1847, № 1).
Итак, просветительский запал здесь налицо. Запал именно журнала «Современник», который имел своей задачей воспитание в соотечественнике личности яркой и самобытной. Однако подобные проповеди могли бы скоро и отпугнуть читателя, если бы Панаев не обладал откровенным даром изобретательности. И для своих «моралей» он умел всякий раз найти новую обертку.
Вот, например,— «Великая тайна одеваться к лицу», опыт великосветского романа, публиковавшийся с продолжением в нескольких номерах журнала. Что это? Прежде всего уморительная пародия на беллетристическое «чтиво», на роковые страсти, на романы супружеских измен и т. д., и т. п. Только сюжет нанизан на парадоксальную, абсурдную (впрочем, не такую уж абсурдную!) пружину: муж героини — тюфяк и рохля, и не умеет к месту одеваться, а любовник, о, любовник — шарман, шарман, шарман. И любовная сцена великолепна, когда герой «долго и жадно, не произнося ни одного слова, впивается безумно-страстными очами в ее обворожительный наряд», а героиня «медленно, медленно приподнимаясь с дивана, также устремила взор, полный огня, на его превосходно выкроенный жилет... и уста ее шептали что-то невнятное, что-то страстное...»
(«Современник», 1847, № 11).
Роман с продолжением завершался во славу законного брака, ибо тюфяк-муж осознавал-таки великую тайну одеваться к лицу: «Сердце героини моей билось в один такт с сердцем ее мужа, души их сливались в чудной гармонии туалетов».
(«Современник», 1848, № 5).
Или такое — сродни рекламе: «Летом дамы должны обращать особенное внимание на свои ножки... Ничего в мире нет лучше, по нашему мнению, стройной, маленькой ножки, обутой в ботинку работы знаменитого Соболева».
(«Современник», 1847, № 6).
Или просто констатирующее: «Фасон бурнусов нисколько не изменился против прошлогоднего. Некоторые обшиваются соболями, шан-шилой и горностаем».
(«Современник», 1849, № 10).
Впрочем «Современник» не был бы «Современником», если бы даже и в отделе мод в нем брала верх беспечность — журнал Некрасова! И в непосредственной близости от трагического стихотворения Некрасова «Еду ли ночью по улице темной» («Современник, 1847, № 9), где речь шла о женщине, вышедшей на панель для того, чтобы купить гробик умершему ребенку и ужин мужу, возникал не менее трагический отчет о шикарном бале в Париже, где присутствовали, между прочим, Виктор Гюго и Альфред де Мюссе: «Вечером 5 июля, в нестерпимый жар, тысячи блестящих экипажей тянулись к заставе... Многолюдные улицы, через которые должны были проезжать эти экипажи, были наполнены любопытными. На площади Бастилии толпы работников, изможденных и бледных, утомленных от работы и от жара, печально провожали глазами эти богатые экипажи и потом еще печальнее принимались за работу. Одна женщина, с лицом страшно болезненным, вся в лохмотьях, бросилась к экипажу, в котором сидела дама, вся облитая бриллиантами,— и закричала ей раздирающим голосом: «Желаю вам хорошего аппетита!»
(«Современник, 1847, № 8).
Отчеты о Париже и парижских модах появлялись систематически в журнале. Но все же главный интерес фокусировался вокруг соотечественников. Какие они? Какими могут стать? Какими должны быть? Во всем, даже и в таких мелочах, как одежда.
«И сколько, сколько таких людей, у которых правило хорошо одеваться только в гости да по воскресеньям, а в будни и дома они считают себя вправе проходить так, в чем-нибудь, надеть старенькое, грязненькое, чтоб не жаль было таскать. Есть и другие — впрочем того же закала — люди, которые хвастаются, что они носили фрак, жилет или другое, пять, десять лет и даже более, и ставят это себе в великую заслугу.
…Пять, десять лет носить платье, обувь! Это все равно, что изготовить и есть усердно неделю один суп, одно жаркое. Что сказать на это? У меня нет слов. Я только сильно, сильно пожимаю плечами…»
Эти рассуждения уже принадлежат не Панаеву, а И. Гончарову, только-только прославившемуся к тому времени своим первым романом «Обыкновенная история». В «Письмах столичного друга к провинциальному жениху», цитированных в этом номере «Стиля», Гончаров обращался к не менее актуальной и в наши дни теме, касающейся такой интимной подробности, как (простите!) нижнее белье. Исходя из интимности предмета и материал о нем написан в жанре доверительного послания: «Да неужели ты никогда не испытывал роскоши прикосновения к телу батиста, голландского или ирландского полотна? Неужели, несчастный, ты не облекался в такое белье... извини не могу сказать одевался: так хорошо ощущение от такого белья в теле... Под платьем не видать, — говоришь ты. О, боги Олимпа! накажите его: Он человек дурного тона, а вы, вы порядочные люди... то бишь боги... вы создали Перикла, Лукулла и многих других людей хорошего тона. Он не для собственного наслаждения; удобства, комфорта хочет одеваться, а для угождения только зрения других... Он не стыдится мешаться в толпу людей дурного тона, у которых правило носить, есть что-нибудь похуже, если не видят другие...»
(«Современник», 1848, № 12).
Выступление Гончарова в отделе моды было эпизодическим, но Панаев с энтузиазмом подхватил высказанные в «Письмах столичного друга» соображения. Тем более, что и Панаев думал так же: «Слово мода получило в наше время самое разнообразное, обширное значение. С этим словом не соединяется уже того ограниченного понятия, которое соединялось с ним несколько лет тому назад. Новый покрой фрака, придуманный изобретательным портным, или картинка парижских мод с подробным описанием летнего наряда и получаемая русскими читательницами зимой, далеко не исчерпывают собой всего значения этого слова. Под ним мы привыкли понимать не только уменье одеваться,— уменье, доступное при некотором старании всякому, но уменье держать себя в свете как следует. Это обширное значение моды дает ей нравственную цель, нравственное значение, потому что теперь мода не ограничивается стремлением к хорошо сшитому фраку, но настаивает непременным условием иметь и хороший фрак, и уметь найтись в обществе, и быть человеком образованным».
(«Современник», 1850, № 9).
Многолетняя и яростная проповедь Панаева в защиту моды вызывала,
порой, недоумение, даже издевку. В этом смысле особенно отличился давний недруг
Панаева поэт Н. Щербина, который посвятил этому предмету длиннейшую и не без
остроумия пародию, где в частности писал:
Друг Ивана Хлестакова
И Тряпичкин наших дней.
Пишет гимны в честь портного,
Брань на мыслящих людей.
Он не может похвалиться
Ни талантом, ни умом —
Пусть себе он отличится
Перед публикой бельем...
И притом ему, бедняжке,
Диво, редкость, новизна
В свой кружок прийти в рубашке
Дорогого полотна.
В свой роман карикатурный
Втиснул он друзей своих,
И журнал литературный
Сделал органом портных.
Но вот прошло с тех пор уже полтора века, а много ли мы сможем назвать писателей, поэтов да просто известных журналистов в нашем отечестве, которые умели бы говорить с современниками о такой малости, как мода? Почему? Не так были воспитаны, не о том думали в ажиотации классовой борьбы и служении прогрессу.
А вот некрасовский «Современник» — думал. И Пушкин думал — вспомним приведенную Панаевым цитату из «Евгения Онегина». Впрочем любая дума требует увлеченности предметом.
У Панаева эта увлеченность была. Он любил красивых людей. Он любил красивые вещи. И потому он превращал разговор о моде в сущую поэзию. Он говорил, к примеру, так: «Кружева — главная роскошь. Без кружев никуда нельзя показаться...»
Ну, а перефразируя этот пассаж, скажем так: «Мода — главная роскошь. Без моды никуда нельзя показаться...» Что ж, ведь нам необходимо наверстывать упущенное.
Иллюстрации из журнала «Современник», 1850 год
Людмила Серова
Тем, кто изучает историю моды и одежды, рекомендую книгу «Великая тайна одеваться к лицу. Классики о моде». Книга издана издательством Лениздат в 1992 году.
НАЧАЛО НОВОСТИ СОДЕРЖАНИЕ САЙТА
Last modified: 24.09.2020